А еще он писал рассказы. Вот что сам Игорь Олегович рассказывал о себе в книге «Нескучные записки врача»: «После интернатуры я пять лет отработал на периферии, в больнице хутора Верхнесоленого Веселовского района. Из скарба на новое место привез на багажнике «запорожца» раскладушку, два стула и стол. Меня ждал абсолютно пустой дом на три комнаты, с печным отоплением и удобствами во дворе. Из больницы я взял одну кровать. Поставил все это рядом и таким образом организовал свой быт. Да, были достаточно суровые условия работы, и быт был нелегким, но при всем том пять лет в хуторе Верхнесоленом — это была нескучная жизнь, нескучная во всех отношениях.

Участковая больница, представлявшая собой барак на 50 коек, в которой меня ждали, — это вариант чеховской больницы, где лечатся все и от всего. Я принимал больных в амбулатории, направлял их к себе в стационар, лечил и выписывал под наблюдение опять-таки к себе в амбулаторию. Очень была удачная ситуация — никто не мог сказать: какой дурак вас неправильно лечил… Лечил я.
«Вот кануде-кануде, потом жуе-жуе в животе, в бок дае-дае, а потом и в голову, и колючками по всему телу», — после вопроса «что вас беспокоит?» я получал примерно такой ответ.
Со мной работала акушерка, после войны она была там главврачом. Ко всем событиям подход у нее такой: «что в жизни уже было» и «чего не было». И больше — было.
…В первые секунды я не очень понял, что произошло, тем не менее понял, что ребенок не дышит и фактически мгновение назад на руках у матери он умер. Я быстренько переложил его к себе на колени, закинул ему голову и стал дышать рот в рот, массируя сердце. Мать, посчитав, что ее ребенок уже умер, с криком побежала по деревне, поднимая все ее население и сообщая, что ее ребенка угробили в больнице. Так она добежала до своего дома, и отец, прихватив то, что на подворье имеется, а имелся у него топор, кинулся в больницу выяснять отношения. Ворвавшись с топором в процедурный кабинет, он застыл: ребенок шумно дышал и, следовательно, был жив.

В деревне я читал много книг по истории медицины и часто вспоминал Боткина, который ставил диагноз по внешнему виду больного, по расспросу, по перкуссии, по аускультации. Для меня все это было очень актуально, потому что, например, рентген мы воспринимали как седьмое чудо света.

…Безусловно, я рисковал все время. И рисковал сильно. Есть такое понятие — драматическая медицина. Иногда ты делаешь то, что нельзя делать, делаешь потому, что есть шанс, и ты хватаешься за этот шанс. Если ничего не делать, больной точно погибнет. Работать в таком режиме приходилось через день. Хотя можно было ничего не делать.

...В областной больнице 17 отделений, начиная с хирургии, урологии, травматологии, терапии, кардиологии и кончая гинекологией и родильным домом. И иногда, сталкиваясь с тем или иным случаем, практически по любому из направлений, я ловлю себя на мысли, что это в моей жизни уже было".